Когда-то все вокруг дома поросло ежевикой. Ягоды, жирные, черные, приманивали птиц, и те беспрестанно распевали свои песни, ночью и днем, в сумерки и в серпанок. Этот дом не всегда принадлежал ей; прежде была другая ведьма, и осколки ее жизни и умений и сейчас сидели, забившись по углам, выглядывали иногда, бросались под ночи и ставили подножки. Чтобы помнить об этом получше, Ватра вполола не всю ежевику. Три роких куста и сейчас плелись вокруг трех палок у забора. А остальную земю забрали себе другие травы  и цветы.
Под окнами у Ватры росли нард и аир, шафран и корица — четыре травы, с которыми она могла воплотить добрую половину того, что умела. Птицы пели и теперь, но иначе, как гости, а не хозяева, высыхающую на солнце траву щипала в ровное зеленое полотно черная коза, которую кгда-то хотели принести в жертву, да Ватра не дала. Молоко от этой козы было сладким, брынза отдавала медом, и селяне думали, что она целбная, и что в жертву козу выбрали все же не просто так.
Словом, жизнь был хорошей, но хлопотной. В Подгрушках она была ведьмой уже несколько лет, но все еще заполняла все свое время работой, чтобы дом не забыл, кто здесь теперь хозяйка, сад рос так, как нужно, не отклоняясь от задуманного плана, а печь давала тепло и присыпляла, когда Ватра уставала.
Но теперь она была полна сил, и ее воодушевление передавалось и многократно подросшему тесту, и задорно поблескивавшему белку на медовых коржиках, и даже вареники с лесной чернкой распирало на пару так, будто они были готовы лопнуть, раскрасив мир синими пятнышками.
Потому что одно дело — когда тебя принял дом и деревня. И совсем другое — когда тебя принимала другая ведьма.
— Чую, чую, духом людским пахнет, — весело крикнула Ватра, закрывая печь; лицо у нее горело от огня и кипящей живой силы. — Заходите, для добрых людей тут всегда открыто.

— Ватрой люди зовут, а иные Вартой, да только вартовать мне тут еще никого не привелось.
Этому другому, неправильному имени Ватра радовалась — оно значило, что ее тут приняли, что считают своей. Своей можно и имя переврать — своя на своих зла держать не будет. И Ватра не держала.
От печи за ее спиной шло тепло, но от ведьмы перед ее лицом резало глаза, так ярко бил из-под ее кожи дар. Значит, не было ведьмы в соседнем селе, а была целая чаровница. И девочка при ней — обычная пока еще девочка, и уготовили ли для нее ведьмовскую судьбу, кто тут разберет. Загадывать о таком было не гоже.
— Вот оно как, — сказала тихо Ватра и выпрямилась едва заметно, стала ровнее. Ноги у нее были крепкие, будто она не стояла ими на полу, а вырастала из него — из его дерева, из земли, на котором он стоит, из воды, которая под ними течет, и так до самого низа, до самой жаркой черноты.
— Не ведала я, что такие у меня соседки.
Она вдруг остро почувствовала, что на кончике носа была мука, и, вдруг засмеявшись, смахнула ее, подошла близко, будто и чаровница, и девочка были ее старыми друзьями.
— Ну проходите, проходите. Тем, кто силу для добра применяет, кем бы они ни были и какой бы их сила ни была, гоже мир между собой водить. А ты, — она наклонилась ниже, так, чтобы девочка, отвечая, ни голову, ни нос перед ней не задирала, — кто будешь? Есть у меня гостинец для тебя волшебный — коржик, который дивные сны приманивает. Но такие сны опасны, если не знаешь точно, кто ты есть. Так кто же ты есть?

— Опасностей никогда не меньшает. Можно только глаза на них закрыть или глядеть так, в полкрохотулечки. Но тогда и вкуса нет, и снов волшебных. Ничего не получают, что-то не потеряв.
Но что так важно рассуждала девочка, Ватре понравилось. И как говорит о себе — тоже. Дочка мельника и внучка ведьмы. Серьезная, осторожная, хорошая — может, Ташка ее себе взамен присматривала, хотя силу отдавать ей было явно еще не пора — жизни в старой чаровнице было много, хоть и поскрипывала она голосом, чтобы в глаза эта жизнь не так сильно бросалась.
— Я хорошая, зла без нужды не причиню. А имя не хочешь, не называй. Свое имя ведьме не всякий скажет, это я понимаю.
Ватра распрямилась, еще раз улыбнувшись девочке, наклонила голову, поблагодарив Ташку за подарки — землянистым духов орехов потянуло от стола и кислинкой ягод запахло. Добрые подарки, и сделать с ними можно было всякое.
— Что же, садитесь, дорогие гостьи, уважте, отведайте мою стряпню.
Ватра расправила на столе домотканую скатерть с синими и белыми цветами по краю, и на ту, словно сами собой, потянулись горшки и кувшины, плошки и тарелки со всем, что Ватра готовила еще со вчера.